«Большевистский «грандиозный эксперимент по созданию нового человека» в целом все-таки потерпел крах. Советские люди не сгодились в большинстве своем для формата советской же утопии. Именно поэтому коммунистическая утопия рухнула». Окончание дискуссии о национализме от Виктора Грановского.

«Что бы ни случилось с моим народом, я знаю верою и вéдением, любовью и волею, живым опытом и победами прошлого, что мой народ не покинут Богом, что дни падения преходящи, а духовные достижения вечны…» — писал Иван Александрович Ильин (на илл.) в книге «Путь духовного обновления» в главе 7-й «О национализме».

«Беда в том, что сберегать нечего... У населения РФ нет национальной идентичности, а нечто выдаваемое за таковую вызывает оторопь. Вся “идентичность” строится вокруг лжесвидетельства о девятом мая и на русско-советской смеси с жутким привкусом ксенофобии. Способны ли наши соотечественники в принципе восстановить свою национальную идентичность?» — задается вопросом Кирилл Александров в статье «Национализмы».

В этих словах петербургского историка проглядывает сильная разочарованность в идейно-практических продуктах национализма, которые наблюдаются, например, за проведением «русских маршей», где уличная шпана, перемешанная с фанатами советских демонстраций, являет как «идентичность» разве что это самое «смешение».

Но довольно уже было сказано про «условных» националистов: они за скобками воспитанного национального чувства. Открытым остается вопрос о возможности самого по себе национального воспитания и преемства. Сохранилось ли в русском народе, вопреки всем опытам над ним советской власти и неоднократным идеологическим редукциям его национального характера, то духовное своеобразие, любовь к которому Иван Ильин полагал истинным национализмом?

Отвечать на этот вопрос категорически отрицательно было бы таким же промахом, как и объявлять «советизм» формой русской идеи. Действительно, мы пережили в XX веке национальное самоистребление. Но все, кто, по словам А. И. Солженицына, «погиб сопротивляясь» и «жил не по лжи», не дали ему своим праведническим подвигом перейти невозвратный предел. И неосознанность милости Божьей к России в самой России не умаляет явленного в этом подвиге Божьего дара, как не иссякает от наших грехов и маловерия мирообъемлющая тайна Христовой жертвы.

Я полагаю, что большевистский «грандиозный эксперимент по созданию нового человека» в целом все-таки потерпел крах. Советские люди не сгодились в большинстве своем для формата советской же утопии. Да-да, не только русские люди, но и вольно либо невольно «советизированные». Именно поэтому коммунистическая утопия рухнула. Это не означает, к сожалению, что в итоге этого обрушения и даже в самом ходе его в нашем народе возобладали превосходные качества. Это не отменяет и факта, что за советский период русский характер приобрел искажающе-отрицательные черты, навязанные ему длительным «противоотбором» большевицкой власти. Но и живы мы до сих пор как русские люди и как русские христиане лишь благодаря тому, что смогло уцелеть в нас русского и православного, «слишком человеческого», невзирая на прошедший по предкам нашим античеловеческий каток.

Я совершенно не согласен с тем, что герои Распутина и Астафьева, которыми поистине любуются наши великие писатели, «тихо спивались» и то было их лучшим уделом. Нет, свидетельство деревенской прозы как раз о том, что человеческое достоинство не было утрачено русским народом и под советским ярмом, что при всех бездарных и гибельных затеях большевиков наш народ совсем не был немым свидетелем своего разорения и, даже будучи окрещен в советскую веру, очень нелегко дался затеянной античеловеческой «перековке». Деревенская, военная, лагерная проза минувшего столетия — главное доказательство того, что не всех, далеко не всех на Руси удалось «скрестить» с шариковыми и покорить власти швондеров. И конечно, русский националист в своей проповеди всегда должен учитывать данный аспект национального бытия в XX веке. Ибо это — отрадное по существу свидетельство: на совершенное внутреннее предательство 1917 года нашлось в русском национальном организме, спустя время, и внутреннее противоядие. И исторически это противление «красной смуте» не иссякло с героями Белого движения и подвижниками русской эмиграции, но и в России, по слову Ленина, «завоеванной большевиками», всегда тлело подспудно.

Наследие советской власти, главным образом сталинской, есть наследие любой тирании. Тирания же есть, как писали еще в античности, «крайнее заболевание государства». И в общем никаких новых черт в товарище Сталине и нет по сравнению с тем, что находил в образе «классического» тирана еще Аристотель. Проблема в том, что сейчас многими в нашей стране совершается лукавый, нравственно сомнительный, и конечно, духовно гибельный, если он будет снова исторически воплощен, общественный и внутренний выбор — благословлять подобную тиранию, выискивать в ней национально положительные черты и полагать ее показные добродетели за исконно национальные достоинства. Все это реликты рабского сознания, сознания, являющегося всегда оборотной стороной тиранического правления, рабского не в расхожем публицистическом, а в неустаревшем платоно-аристотелевском смысле. И столь же рабским по происхождению и характеру является конструкт советского народа, этой выдуманной общности, которой в действительности никогда не было, но которая стала в наши дни предметом нерассудительной ностальгии и обрела тем самым вторую жизнь в качестве возрожденного мифа.

Я думаю, что не существовало пресловутой «новой общности» в том смысле, который выделен в статье Кирилла Александрова жирным шрифтом. Не было и, вероятно, сейчас нет ее в виде общественного монолита. Но, конечно же, есть в сознании старые советские инспирации, претендующие определять нынешнее бытие «дорогих россиян», да еще при новом идеологическом подогреве. Этой «русско-советской смеси с жутким привкусом ксенофобии», как пишет Кирилл Александров, у нас, действительно, еще предостаточно. И она снова начинает истекать в некие единства как в правящих кругах, так и на оппозиционном поле. Но неизжитость советского сознания все-таки не повод для окончательно печального вывода об утрате сознания национального. Ибо, к счастью, не «вся» идентичность русская строится на «лжесвидетельстве». На нем строится лишь псевдорусская идентичность тех, кто всерьез предлагает развесить по России портреты Сталина и вернуть памятники Дзержинскому, а также тех, кто до сих пор не понимает, чем это грозит русскому национальному мировоззрению и бытию.

И кстати, то, что реально по сей день объединяет русских вокруг победы в войне с Гитлером — не последней ли нашей национальной победы? — не «лжесвидетельство о девятом мае». Объединение строится в основном на той правде, что пробилась через граниты пропагандистской лжи о победе, сквозь сталинско-брежневское фанфаронство о ней. Национальная, а нередко и семейная традиция многих граждан России поныне укоренена в воспоминаниях о войне, уже давно лишенных принудительно-парадного официоза. И уж, конечно, день русской победы над Гитлером, претивший, как известно, советскому генералиссимусу, отнюдь не всех почитателей этого дня мотивирует к возвращению русскому городу-герою сталинского омонима.

Отмечаемая же Кириллом Александровым пошлость и циничность застойного времени породила «искренне тоскующих по Брежневу» людей тоже не просто так. Ибо пошлость и циничность брежневщины — это уже все-таки не людодерство сталинщины. Но ведь когда приходится выживать, по солженицынскому слову, «на возврате дыхания и сознания» — вести жизнь в высшем духовном ранге доступно единицам из подвижников. Удивленная речь эмигранта, увидевшего это горестное состояние подсоветского русского племени (отнюдь, конечно, не «без вины виноватого»), все-таки должна быть уравновешена пониманием случившейся с нашим народом беды.

И еще на всякое воспоминание найдется другое. Вот, например, свидетельство о том же «застое», напечатанное не так давно постоянным автором «Посева»: «Брежневский застой и сегодня видится мне эдаким золотым сном. Уже в Воронеже я услышал об этом периоде такую историю. Дед моего знакомого, бывший белоказак, отсидевший в лагерях, был непримиримым противником советской власти. Но уже при Ельцине признался своему внуку, что лучше всего Россия жила при Брежневе» (Святослав Иванов. Нас уложили на дно, как кувшины // Посев. 2011. № 10. С. 12).

«Большевики создали новую общность завистливых бедняков, назвав ее “советским народом”», — пишет Кирилл Александров. Я бы только со своей стороны не слишком расширял эту большевицкую фикцию. Я полагаю, что сия общность, конечно, привнесшая в наше национальное бытие минусовую систему духовно-исторических координат, соотносилась с народным большинством в тех же масштабах, в каких соотносится с историко-культурным пейзажем Красной площади другое большевицкое лжетворение — ленинский мавзолей. Коррупция национального сознания в одном случае и порча архитектурного облика столицы в другом, конечно, явные, но, как Москва, потерпев ущерб от большевицких художеств, не перестала быть русской столицей, так и народ наш не утратил до конца своих положительных национальных качеств даже от тягчайшего советского урона. Разумеется, этот факт успокоителен лишь отчасти, и он не исцеляет даром всех ран и переломов национальной жизни, которые видны, как пишет Кирилл Александров, в «приятии» и «смирении», отданных значительной частью нашего народа большевизму и всем его соблазнам. Это — наш национальный грех.

Вне осознания большевизма как общенародного исторического греха — и без отвержения его, без необходимой «перемены ума» — не может вновь сформироваться полноценное самоощущение Русского Мiра. Несломленность русского народа большевицкой «антисистемой» позволяет надеяться на его самовосстановление. Тяжесть неизлеченной болезни наводит на мысли о худшем национальном будущем.

«Опасны именно свои антиномии, — говорил еще в 1921 году об этом русском двоении Георгий Флоровский, — и было бы грезой и утопией тратить силы не на то, чтобы их преодолеть, не на стерилизацию собственной почвы, а на то, чтобы истребить чужое поле, с которого ветром заносит ядовитые семена» (см.: Из прошлого русской мысли. М.: Аграф, 1998. С. 142).

Эти слова можно отнести и к рассмотренным выше националистическим вариациям, и в целом к теме — в духе названия процитированной статьи русского богослова — «о патриотизме праведном и греховном».

См. также

Виктор Грановский. Проблемы национализма — 1: сбережение памяти
Виктор Грановский. Проблемы национализма — 2: нелукавые ценности